Рейган угрюмо ответил: „Это относится к нам обоим". По дороге в аэропорт Рейган долгое время молчал. Его „начальник штаба" Дон Риган ехал с ним и позже рассказал мне, что Рейган прервал наконец молчание словами: „Дон, мы с Горбачевым были так близки к соглашению. Просто стыдно". Он показал при этом двумя пальцами расстояние в полдюйма. „Президент был потрясен таким исходом встречи", — добавил Риган.
Направляясь в это время на пресс-конференцию, Горбачев (раздосадованный тем, что не удалось уговорить Рейгана отказаться от СОИ в обмен на крупномасштабное сокращение ракетно-ядерных арсеналов), сказал сопровождавшим его сотрудникам, что намерен крепко раскритиковать Рейгана за неуспех встречи. Но после высказанных нами некоторых сомнений на этот счет, он немного поостыл и заявил, что не будет создавать впечатление, что Рейкьявик — это полный провал, а скорее — первый шаг во взаимных усилиях достичь соглашения. Это была справедливая оценка.
На заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев, хотя все еще раздраженный „упрямством Рейгана", заявил, что эта встреча, в конечном счете, стоила того, чтобы ее провести. Во-первых, она показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет использовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО, где критиковали готовность Рейгана идти на такое сокращение без консультаций со своими союзниками и одновременно за упорство в отстаивании программы „звездных войн" любой ценой{33}.
В целом динамизм Горбачева прибавил новый импульс развитию советско-американских отношений. Он фактически уже думал о следующей, третьей, встрече с Рейганом. „Старая гвардия" в Политбюро и военно-промышленный комплекс были настроены скептически, не разделяли его концепцию „нового мышления" и расчеты на быстрые договоренности с США. Горбачев успешно преодолевал их скрытое сопротивление, широко пропагандируя в стране и в партии свое намерение вести более гибкую внешнюю политику, уменьшающую угрозу военных столкновений с внешним миром. Одновременно, после Рейкьявика в целях дальнейшего нажима на США он предложил Политбюро проводить более активную политику в Европе в качестве контрбаланса Вашингтону, а также укреплять военные и политические аспекты безопасности хельсинкского процесса, чтобы уменьшить военную зависимость Европы от США (эту здравую мысль Горбачев развивал еще в беседах со мной, когда я начал работать заведующим международного отдела).
Горбачев, вопросы разоружения, конфликт с военными
Между тем манера обсуждения Горбачевым вопросов на Политбюро постепенно менялась, стиль руководства становился все более авторитарным. Обсуждение внешнеполитических вопросов в Политбюро также претерпевало трансформацию. От подробного коллективного рассмотрения и принятия решений и обязывающих директив Горбачев исподволь стал переходить к тому, чтобы иметь максимальную свободу рук на переговорах с главами других государств. Хотя внешне „свобода дискуссий" внутри Политбюро вроде сохранялась, но роль этого органа в выработке внешнеполитического курса оказалась приниженной. Следует при этом отметить, что за все время перестройки вопросы внешней политики ни разу не были предметом отдельного обсуждения на пленумах ЦК партии. Постепенно, не без активной помощи Шеварднадзе, Горбачев достиг своей цели — практически самостоятельно определял и осуществлял внешний курс страны. Все это стало особенно очевидным с 1989 года.
Горбачев начал импровизировать и стал подчас, не консультируясь с Политбюро и экспертами, соглашаться на внезапные компромиссы, которые в ряде случаев нельзя было расценивать иначе как односторонние уступки американцам, делавшиеся во имя скорого достижения соглашения, что становилось порой самоцелью. Приведу лишь один пример.
В апреле 1987 года в Москву приехал госсекретарь Шульц для переговоров по евроракетам. Советское руководство на этот раз было готово пойти на взаимное уничтожение ракет средней дальности: наших СС-20 и других того же радиуса действия, одновременно с аналогичными американскими ракетами, размещенными в Европе с 1983 года. Это было фактически признанием того, что наши попытки затормозить размещение таких американских ракет в Европе потерпели неудачу. И Горбачев пошел на это нелегкое, но правильное решение. Ракеты средней дальности имели радиус полета от 500 до 1500 километров, и они, согласно готовившемуся соглашению, должны были быть уничтожены. В то же время СССР имел также на вооружении более сотни новых ракет СС-23 повышенной точности, но с максимальным радиусом до 400 километров. В этой связи наши военные справедливо настаивали, что эти ракеты не подпадают под соглашение, хотя американцы стремились и их включить в соглашение.
Перед приездом Шульца Горбачев попросил маршала Ахромеева и меня подготовить для него памятную записку с изложением позиций обеих сторон с возможными рекомендациями. Мы это сделали, причем Ахромеев специально подчеркнул, что Шульц, видимо, будет опять настаивать на сокращении ракет СС-23 и что на это нельзя соглашаться. (Ахромеев не случайно настаивал на этом — наши военные знали, что Шеварднадзе был склонен уступить американцам в вопросе о ракетах СС-23 ради достижения быстрейшего компромисса, хотя прямо на Политбюро он так вопрос не ставил, но за кулисами обрабатывал Горбачева.)
После длительного разговора Шульц сказал Горбачеву, что он может наконец твердо заявить, что оставшиеся еще спорные вопросы могут быть быстро решены в духе компромисса и что он, Горбачев, может смело приехать в Вашингтон (как это давно планировалось) в ближайшее время для подписания важного соглашения о ликвидации ракет средней дальности, если он согласится включить в соглашение ракеты СС-23. После некоторых колебаний Горбачев, к большому нашему изумлению — Ахромеева и моему, — заявил: „Договорились". Он пожал руку Шульцу, и они разошлись.
Ахромеев был ошеломлен. Он спросил, не знаю ли я, почему Горбачев в последний момент изменил нашу позицию. Я так же, как и он, был крайне удивлен. Что делать? Решили, что Ахромеев сразу же пойдет к Горбачеву. Через полчаса он вернулся, явно обескураженный. Когда он спросил Горбачева, почему он так неожиданно согласился на уничтожение целого класса наших новых ракет и ничего не получил существенного взамен, Горбачев вначале сказал, что он забыл про „предупреждение" в нашем меморандуме и что он, видимо, совершил тут ошибку. Ахромеев тут же предложил сообщить Шульцу, благо он еще не вылетел из Москвы, что произошло недоразумение, и вновь подтвердить нашу старую позицию по этим ракетам. Однако недовольный Горбачев взорвался: „Ты что, предлагаешь сказать госсекретарю, что я, Генеральный секретарь, некомпетентен в военных вопросах, и после корректировки со стороны советских генералов я теперь меняю свою позицию и отзываю данное уже мною слово?"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
